Исполняет Ян Френкель
Поле. Русское поле...
Светит луна или падает снег -
Счастьем и болью
Связан с тобою,
Нет, не забыть тебя сердцу вовек...
Русское поле... Русское поле,
Сколько дорог прошагать мне пришлось.
Ты моя юность. Ты моя воля,
Все, что сбылось, все, что в жизни сбылось.
Припев.
Не сравнятся с тобой
Ни леса, ни моря,
Ты со мной, мое поле,
Студит ветер висок...
Здесь отчизна моя,
И скажу не тая -
Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок.
Поле. Русское поле,
Пусть я давно человек городской -
Запах полыни, вешние ливни
Вдруг обожгут меня прежней тоской...
Русское поле. Русское поле,
Я, как и ты, ожиданьем живу,
Верю молчанью, как обещанью,
Пасмурным днем вижу я синеву.
Припев.
Поле. Русское поле...
Ян с удовольствием рассказывал о своей работе над песней "Русское поле". Он говорил, что это его самая любимая песня.
- Но я все-таки верю, что при истинном социализме все будет иначе, - сказал Марк Давыдович.
- Что же будет?
- Сближение и слияние наций... Да... Всех наций...
- Будет! - подтвердил Рафаил. - Все будет! Но взгляните пока на то, что есть. Вы не замечаете, что все нации, которых вы видите вокруг себя, и кавказцы, и узбеки, и молдаване, все ищут себя, свое национальное начало? Чем больше унифицированы формы их жизни, тем сильнее тяга каждого народа к своим корням. И чем меньше, малочисленнее народ и труднее ему оставаться самим собой среди моря коренной национальности, как говорили сто лет назад и говорят и теперь - тем сильнее тяга удалиться в келью своего языка, своих верований, своей народной культуры. Поезжайте в Таллинн и посмотрите на эстонцев, которых осталось что-то около миллиона. Как они охраняют, лелеют, обожают своего эстонского бога - свое национальное лицо!!!
Он продолжал почти грозно и уже без всякой иронии:
- Все народы возвращаются к себе, но российским евреям некуда возвращаться. У них нет почвы, и они отдали революции свой язык, религию, культуру; все отдано за возможность слиться с другими, за иллюзию, что возникнет новая нация "интернационалистов", как писали вы, Марк Давыдович, в анкетах 20-х годов. А что вышло, что? Пятый пункт! Евреи жаждали образования, и они его получили после революции, и в таких масштабах, что еще сегодня они, кажется, на втором месте по количеству академиков, докторов наук. Но это вчерашний день. А в перспективе что? Ландау академиком уже не будет, в аспирантуру его не возьмут, а пошлют в школу преподавать математику. С другими проще: Бронштейн, которого мы тут уже упоминали, попадет смолоду в психлечебницу, там его излечат от реформаторского бреда. Литвинов протрет штаны, составляя аннотации и переписывая библиографические карточки в библиотеке, конечно, не в Ленинской. Мандельштам будет трудиться над подстрочниками стихов с чувашского и гагаузского; Расула Гамзатова ему уже не дадут переводить... Вышло, что евреи как нация потеряли свое лицо, иногда не очень привлекательное, но все же собственное лицо, которое было у них до революции. Оно стерлось, размылось, а другого нет. Люди без образа: религии нет, языка нет, культуры национальной нет. И они не понимают и не признают друг друга. Зато их признают и выделяют другие. Не как нацию, Боже упаси!!! Каждого еврея в отдельности считают евреем, но всех их вместе за народ не считают. Вот тут-то и начинается нечто в высшей степени неожиданное. Казалось бы, что оставшись без понятия о себе, евреи должны исчезнуть, умереть, раствориться. Но они не могут раствориться. И с ними начинается то же самое, что происходит с другими: возвращение к себе. Ужасно это трудное дело для людей, лишившихся традиций, иногда и памяти. И все же это происходит. И не менее неумолимая сила, чем та, которая лишила их лица, теперь собирает их вместе, придает образ и лицо. Что это за сила? На первый и самый поверхностный взгляд кажется: антисемитизм. Но мы-то с вами знаем на собственном опыте, что, может быть, это и есть та таинственная сила еврейства, столько раз удерживавшая его от растворения в чужой среде. Эта сила столь же явственна, зрима, как вот эта вонючая камера. Она ведь и привела сегодня в синагогу и вас, Марк Давыдович, бывшего интернационалиста...
- Почему же - бывшего?
- Однако вряд ли вы прежде задумывались о своем еврействе...
- Да... В этом вы, пожалуй, правы. Я... я должен откровенно признаться, что думать о евреях я стал только после ареста... В тюрьмах и лагерях. Знаете, там много мыслей приходит - в минуты передышки, конечно... Встречаешь много разных людей... Я там многое узнал. И... знаете, что на меня произвело самое большое впечатление? Не евреи - я встречал русских, которые пострадали много больше... И о черни говорить не буду, хотя это тоже удивительно. При мне один вор разглагольствовал: все начальники и придурки, дескать, евреи; они командуют и грабят. Погоди, ты что болтаешь? Начальник лагеря - русский, завстоловой - грузин, бригадир такой-то - татарин. Я все командные должности в лагере перечислил - не оказалось ни одного еврея. Вор задумался и сказал: "А зубной врач, Дора Борисовна?" Однако больше всех удивили меня и заставили задуматься антисемиты, уверявшие, что они коммунисты, верные члены партии. Сталинского набора, конечно. Один из них лежал рядом со мной на нарах. Его посадили за хищения. Со второго слова объявил: "Вы, евреи, не любите физического труда, вам бы только стоять в белом халате за прилавком". Как только этого адвоката физического труда досрочно освободили, пока без права выезда, он устроился продавцом в ларек, обслуживавший женский лагерь... После выхода на свободу я не мог обо всем этом не думать. В моем родном местечке не оказалось ни одной еврейской семьи, которая не понесла бы потери. Наше местечко дало Красной Армии шестьдесят три солдата-еврея, из них сорок пять погибли на фронте, а восемнадцать вернулись с ранениями и наградами. Но когда один из вернувшихся поругался с каким-то начальником, тот его спросил: "Ну разве в а м у н а с уж так плохо?" Знаете, это на меня подействовало больше, чем лагерные истории... С тех пор я много думаю о евреях...
Илья Константиновский. Из повести "Судный день". Иерусалим, 1991